Понятие «элегия» даже для поэтов столетней давности было чем-то допотопным. Его, конечно, употребляли, но с долей иронии. В этом был какой-то дополнительный смысл. В ХХ и уж тем более в ХХI веке элегия значит совсем не то, что когда-то вкладывали в неё Гай Корнелий Галл, Проперций или Тибулл.
«Увы, он не запечатлел катарсис в стихах»
27 сентября 2020 года - незадолго до дня рождения поэта Геннадия Кононова и в память о нём - в Центральной городской библиотеке прошла очередная литературная акция «Кононов на Конной». Несколько человек, рассевшись в круг в читальном зале и соблюдая «социальную дистанцию», читали не просто стихи Кононова, а его элегии, в основном «Нечерноземные элегии». Собственно стихов на этот раз прозвучало не так много.
Геннадий Кононов был явно не из тех авторов, кто подстраивался под поэтов прошлого, стилизуя свои стихи. И если он называл свои отдельные стихи элегиями, то не для того чтобы кому-то подражать и даже не для того, чтобы кого-то пародировать.
Если говорить совсем просто, то элегия - это любовный плач. Поэт страдает и не думает это скрывать. Наоборот, он это подчёркивает. Это стихи о важных утратах. Было, но прошло. Или проходит. В этом сущность элегий. А дальше начинается поэзия. Страдания могут быть поверхностны, а могут возвышать...
Поэт Артём Тасалов перед своим выступлением в псковской библиотеке извинился. «До сих пор я был очень комплементарен к этому поэту, - сказал он о Геннадии Кононове. - Я его и сейчас так же ценю, как и раньше. Но конкретно по этой подборке скажу следующее: он не смог и не захотел оторвать свой взгляд от негативных проявлений провинциальной жизни».
Чуть позднее Артём Тасалов приведёт серию цитат из кононовских элегий, призванных доказать, насколько Кононов погряз в чернухе. Попал в плен и не смог вырваться.
По мнению Артёма Тасалова, «если ужас провинциальной жизни девяностых годов это крест, то он (Кононов - Авт.) намертво оказался прибит к этому ужасному кресту. Он не захотел или не смог, или то и другое, осознать тот факт, что в любое время в любом месте, по словам Бёме, ворота неба широко открыты. Он не смог или не захотел увидеть безоблачного неба, великолепных деревьев и цветов за маской провинциального идиотизма. Он увидел, но не показал человеческого лика который суть образ Божий во все времена на любом месте ... Увы, он не запечатлел катарсис в стихах».
Видимо, Артём Тасалов имел в виду труд немецкого средневекового мистика Якоба Бёме «Аврора, или Утренняя заря в восхождении, или...». Между прочим, в этом труде теософа и сапожника Бёме сказано: «Такое познание я усматриваю не плотскими очами, а теми очами, в которых рождается жизнь во мне: на этом-то престоле открыты мне врата неба и ада, и новый человек созерцает посреди звездного рождения, и пред ним раскрыты внутренние и самые внешние врата».
Итак, врат несколько и они открыты. Кто-то сосредотачивается на чём-то одном, а кто-то успевает заглянуть в разные места.
Минут через двадцать, выслушав некоторые элегии Геннадия Кононова в исполнении Вадима Андреева, Ольги Пятковской и других, Тасалов немного смягчился. Взглянул на те же самые стихи с другой позиции, подумав, не слишком ли он был категоричен?
«В безумном человеческом распаде»
Вообще-то, похожие претензии к Геннадию Кононову предъявляют не только из-за цикла «Нечернозёмные элегии». Кононов вообще может восприниматься как поэт «тёмный». Он умел в стихах язвить, саркастически улыбаться, а то и клеймить.
Над скушной толпой - иероглифы «Рыба» и «Мясо».
Листок календарный последний оторван, как чек.
Чуть тлеет Россия. Преступный кончается век.
Обломки души на промерзшем асфальте дымятся...
Картина предстаёт явно не идиллическая. «Какой-то маньяк указует холодным перстом в опухшее небо...», «пряник разрезанный с сахарной надписью «Русь» детишки грызут на занюханном этом вокзале...» Но девяностые ли это годы? Провинция ли? Разве это только картина тридцатилетней давности? Разве она характерна только для глухих углов?
Кому-то покажется, что Кононов к своей Родине безжалостен. Это было бы так, если бы перед нами лежала банальная газетная статья с сухим описанием неприкаянных мест. Но это поэзия, в которой чувствуется боль.
Но что это за боль?
Сами названия элегий говорят за себя. В их названиях и в них самих есть «распад», «уход», «озноб»... Элегии Кононова «холодные», «мокрые»...
Тёплые крылья в ящиках скворешен,
клоп по иконе, милостивый Бог...
Это Россия. Боже, будь к ней нежен.
Чистая рубаха, смертный холодок...
Ужас отлично сочетается с нежностью, а любовь с ненавистью. К тому же Кононов никого не обвиняет и себя от России, в том числе и от провинциальной, не отделяет. Здесь он скорее сдержан и балансирует на грани.
Очерчен старый сад колючим рубежом,
он злобно ощетинился, как зона.
Фланелевый закат в окошке отражен
и светится вечернею иконой.
Россия, какой её увидел и почувствовал Геннадий Кононов, - это страна, в которой колючая проволока и иконопись прекрасно совмещаются. Да что там говорить, они друг без друга не существуют. «Брось, Боже, во тьму мне окошка чинарик: так страшно блуждать по сугробам и льдам...» Блудный сын постоянно напоминает, что не забыл о свете и напряжённо стремится к нему. Ищет. Буквально пробивается - сквозь ужас, боль, тот самый провинциальный идиотизм. И через столичный идиотизм тоже.
На русских путях легко спутать источники света и заблудиться.
«Что кривить душой? В безумном человеческом распаде // мне, как вам, порой охота зацепиться на краю...»
Стихи Кононова - о распаде и о том, как люди цепляются за жизнь, чтобы не исчезнуть совсем. Идут, прямо-таки рвутся к краю, но в последний момент их что-то останавливает. Бездна их всё же пугает.
Край это совсем не рай, хотя звучит похоже.
К элегиям в ХХ веке в России обращались многие. Их до сих пор сочиняют.
У Сергея Гандлевского есть «Элегия» с эпиграфом из Мандельштама: «Мне холодно. Прозрачная весна...» Элегии Кононова тоже содержат и холод, и прозрачность. Одно без другого, может быть, трудно представить.
Гандлевский в «Элегии» в 1985 году пишет:
Апреля цирковая музыка -
Трамваи, саксофон, вороны -
Накроет кладбище Миусское
Запанибрата с похоронной.
Был или нет я здесь по случаю,
Рифмуя на живую нитку?
И вот доселе сердце мучаю,
Все пригодилось недобитку.
Похоронная тематика у Кононова не менее важна:
На окраинах кладбища.
Пыль. Жестяные венки. Мрамор. Тени. Ограды.
Тяготит притяженье Земли.
Притяжение ада.
Тупики.
Да поля. Да канава. Лопухи да крапива
на тысячи миль.
Пыль.
Разумеется, проще было бы закрыть на весь этот ужас глаза. Заявить, дескать, что есть притяжение Неба, а притяжение Земли - это что-то за пределами поэзии. Собственно, этим путём многие поэты следуют. От этого стихи получаются плоскими, приторными... Они вроде бы призваны вызывать умиление, но чаще вызывают зевоту. У Кононова всё иначе:
Ветер как спирт обжигает, скуля.
Время на шее - тугая петля.
Ваня лежит на печи.
Дом и хозяйство уйти не велят
в полные тайного света поля,
в сумерки света мочи...
Петля времени затягивается. Палач - в пределах видимости. Откуда такое настроение? Самый простой ответ: Кононов тяжело болел. Но мы знаем случаи, когда больные люди, наоборот, предпочитали писать о чём-то светлом. Наверное, об этом
катарсисе Артём Тасалов и говорил. Подобного восхищения у Кононова действительно нет.
Мрачное настроение в стихах у Кононова возникает рано - ещё в восьмидесятые годы. Его товарищ и соавтор Вадим Андреев рассказал, что в жизни Геннадий Кононов был жизнерадостен и вовсе не производил впечатление мизантропа.
И это снова повод поговорить о природе творчества. Получается, что Кононов весело, обернувшись в простыню, из студенческой общаги на Карла Маркса бежал купаться на реку Пскову, а потом, вернувшись, сочинял что-нибудь мрачное? Что ж, в этом нет противоречия. И притворства тоже нет. Просто настоящий автор (графоманы не в счёт) в своих сочинениях вольно или невольно заглядывает глубже, чем в обычных разговорах. Не то чтобы он в быту притворяется. Просто невозможно двадцать четыре часа в сутки выворачивать себя наизнанку. Это слишком болезненно.
Наверное, тяжёлая болезнь, окончательно настигшая Геннадия Кононова, когда ему было едва за сорок, сыграла свою роль. Но это, можно предположить, была не решающая причина.
Нету места сухого на круглой земле.
Обручальные кольца ржавеют в столе,
отсырели сберкнижек страницы,
и плюются телами
больницы...
Сырость от слёз, от пота, от крови... Сырость развели. Извести её силы нет. В одной из элегий (той самой, что понравилась Тасалову) Кононов написал:
Немало попутчиков было веселых,
Но с каждой верстой отставал я на шаг -
И вот в одиночестве пройден проселок.
Свернуть еще можно, вернуться - никак.
Веселье - для попутчиков. Они - успешны, они «встроились в жизнь», они «нашли себя», вырвались вперёд. А наш лирический герой - аутсайдер. С каждой новой верстой его одиночество становится всё очевиднее.
Не стоит забывать, что стихи Кононов публиковал редко, и не одной нормальной книги при жизни издано не было. Более того, до сих пор некоторые «специалисты по литературе» сомневаются - есть ли что в его стихах? Они рассуждают примерно так, как это делали четверть века назад руководители псковского отделения Союза писателей России. Это те самые официальные «совписы», умевшие делать литературную карьеру. Кононов, несмотря на некоторые полезные знакомства (например, с Валентином Курбатовым) литературной карьеры сделать не сумел (если бы очень стремился, то сделал бы).
Ольга Пятковская, хорошо знавшая Геннадия Кононова по пыталовскому периоду жизни, рассказала, что у Кононова не было ощущения, что он живёт в какой-то дыре. Во всяком случае, внешне это не выражалось. Были встречи, были выступления... Но здесь даже воспоминания не нужны. Достаточно стихов. В них Кононов, несмотря на то, что там он мог выглядеть как аутсайдер, ущербным не выглядит. Скорее, он выглядит сильным - настолько, чтобы произнести что-нибудь об окружающих вроде:
Послушай, им здесь жить и здесь околевать,
и наплевать на все иные мненья.
И будет человек с крыльца в зарю блевать,
остановив столетье на мгновенье.
Если не придираться к рифме «околевать/ блевать», то блюющий на зарю земляк - сильный образ. Когда одновременно отворены настежь ворота в ад и в рай - образуется сквозняк.
Александр Введенский за год до своей гибели написал «Элегию» (1940 год), строки из которой можно выбрать эпиграфом к элегиям Кононова:
Нам восхищенье неизвестно,
нам туго, пасмурно и тесно,
мы друга предаем бесчестно
и Бог нам не владыка.
Цветок несчастья мы взрастили,
мы нас самим себе простили,
нам, тем кто как зола остыли,
милей орла гвоздика.
Введенский пишет о чём-то безбожном, рукотворном и закономерном. Не о несчастном случае, произошедшим с Россией, а о неизбежном. Могло ли произойти что-то другое?
Я с завистью гляжу на зверя,
ни мыслям, ни делам не веря,
умов произошла потеря,
бороться нет причины.
Мы все воспримем как паденье,
и день и тень и сновиденье,
и даже музыки гуденье
не избежит пучины.
Обэриут - большой специалист по зауми, абсурду и бессмыслице - Введенский в своей поздней элегии учитывал свой опыт «отсидки». Он уже знал, каким бывает ад.
В морском прибое беспокойном,
в песке пустынном и нестройном
и в женском теле непристойном
отрады не нашли мы.
Беспечную забыли трезвость,
воспели смерть, воспели мерзость,
воспоминанье мним как дерзость,
за то мы и палимы...
Это жалоба (плачь) в то же самое время и явка с повинной. Но не в НКВД, а туда, куда открыты врата.
Элегии Кононова наследуют элегии Введенского. Только сарказма больше. И здесь важно обратить внимание на ещё одну тему. Первоначально в элегиях обычно не только причитали и жаловались, но и славословили. Геннадий Кононов исходную форму тоже соблюдает - но с оговорками:
Как прекрасна здесь природа! Сколь духовны наслажденья!
Танки наши очень быстры, духовых мажорна медь.
В тридевятом государстве всяк умрёт за убежденья,
и поэтому давно уж мне не хочется хотеть.
Кононов, живя на окраине империи, о государстве не забывал. Он видел, что вокруг «краснознамённо и казённо». Радости от этого он явно не испытывал. И это ещё одна причина, почему «совписы» его недолюбливали . Они не видели в нём патриота. Мажорной меди духовых Кононов предпочитал другие звуки - включая звуки расстроенной гитары. Казённая красота и казённая любовь были достойны только осмеяния, а то и этого недостойны.
«Это Россия. Боже, будь к ней нежен». Нежности не хватает, а не бурной непристойной публичной «любви».
Тяжелобольной нуждается не в оглушительных мажорных духовых, а в чём-то более тихом и целительном. Но для этого надо резко снизить уровень «краснознамённости» и «казённости».
В противном случае, нечернозём накроет с головой.
А. Семёнов, «Строить замки воздушные поздно»
http://pskovcenter.ru/display.php?type=article&id=3842
А. Семёнов, «Вы о свободе знаете из книг...» http://pskovcenter.ru/display.php?type=article&id=4166
На первой полосе: «Элегия», Аполлинарий Васнецов. 1893 год.
Геннадий Кононов.
Ольга Пятковская на вечере «Кононов на Конной», 2020 год.
Алексей СЕМЁНОВ