Трудно было представить, что я буду общаться с псковским режиссером Вадим Радуном. Судя по его спектаклям и моим текстам - мы живем в разных измерениях и никогда не пересекаемся. Даже когда находимся в одном помещении.
По крайней мере, по словам Радуна, на прошлой неделе он увидел меня впервые.
В общем, накануне 70-летия режиссера мы с Вадимом Радуном все-таки встретились с глазу на глаз. Радун даже сказал, что хотел мне позвонить и поблагодарить за статью о спектакле «Сказ о Пскове» Елены Шишло. Здесь наши взгляды совпали. Нас объединил не Псков, а «Сказ о Пскове» (более бездарного зрелища трудно представить).
Вначале мы поговорили о футболе. Не только о чемпионате мира, но и о ташкентском «Пахтакоре», с игроками которого Радун был в юности знаком. Потом футболисты разбились в авиакатастрофе.
Затем разговор перекинулся на театр, вначале – ташкентский, а потом и псковский.
Из Кутузовского сквера мы поднялись в кабинет режиссера.
- А где табличка на двери? – спросил я.
- Сняли.
- Тогда, когда вы перестали быть главным режиссером?
- Да.
- А новую повесить?
- Кто это будет делать?..
Минут через десять после начала интервью примчался пожарный. Открыл дверь и объявил, что сработала сигнализация. Я не удивился. Когда в одном помещении одновременно находимся Радун и я, легко может произойти короткое замыкание.
- Вы чайник не включали? - подозрительно спросил пожарный.
- Нет, - ответил Радун.
Пожарный, вслед за Станиславским, мог бы произнести «не верю», но он этого не сделал.
- Мы настольную лампу включали, - признался я. – И диктофон.
(А вдруг при включении диктофона в кабинете Радуна срабатывает сигнализация?!)
Пожарный пожал плечами и исчез.
Интервью продолжилось. Радун говорил о таких разных людях как Валентин Курбатов, Евгений Урбанский, Павел Адельгейм, Андрей Морозов, Зинаида Иванова, Александр Голышев, Всеволод Смирнов, Давид Смелянский, Валерий Порошин, Виктор Яковлев… И еще о чертовщине в церкви. Когда-нибудь кое-что из этого можно будет опубликовать. С комментариями.
Вадим Радун с удовольствием вспоминал прошлое и без удовольствия говорил о сегодняшних днях.
- Мы – рабы, - сказал он. - И вообще я считаю, что идеология, в которой я формировался – гораздо интереснее и сложнее, чем нынешняя. Во-первых, был выход на диалог с теми, кто заказывает музыку. Можно было отстаивать свою точку зрения. И, самое главное, можно было держать фигу в кармане, выражаться эзоповым языком. Там было многообразие форм общения. А сейчас это вопрос рубля. И когда говорят, что главное, чтобы были деньги – по отношению к театру это неправильно и наказуемо. Мы все несем большие потери.
- Как вы относитесь к словам Юрия Новохижина: «Дайте нам миллион, а потом требуйте от нас качества?»
- Я за то, чтобы были деньги. Но убежден - театр может существовать и без денег… Деньги должны платиться людям. Люди не должны жить за счет любви. Нельзя эксплуатировать людей, лишать их чувства достоинства. Человек должен иметь возможность купить и подарить женщине цветы, детям своим сделать подарок. Актер должен хотя бы раз в год обновить гардероб…. А все остальное… Я убежден, что профессионалы должны уметь придумывать, сочинять… Можно найти какую-то формулу. Но в театре должен быть свет. А у нас его нет, он очень слабый… Как говорит «выдающийся театральный критик» Морозов – бывший наш вождь: «Мне лучше шашлык и хэви-металл…» Я с ним согласен. Я тоже люблю рок, но это не значит, что всего другого нет…
- Я знаю, что вы большой любитель Pink Floyd…
- Музыку в целом я воспринимаю эмоционально. У меня нет фундаментальных познаний. Есть музыка, в которой я ощущаю частицей звука. Я вдруг начинаю сам лететь, опускаться… У Pink Floyd очень мощные сочинения, где я уже не я. Pink Floyd – это соединение философии, попытка принести в это пространство. Это настолько грандиозно! Я много раз возвращался к этому делу в спектаклях.
- В следующем году, если все будет нормально, Роджер Уотерс выступит в Петербурге со «Стеной». Поедете?
- Не знаю… Буду на ногах… Все зависит от самочувствия, а самочувствие зависит от фона.
…Спустя два часа я отправился домой, а Радун поехал к врачу.
Расширенная версия интервью опубликована на сайте «Псковской правды» (бумажная версия в несколько раз меньше). Одновременно появилось два интервью с Радуном. Забавно, что Александр Донецкий на ПЛН свое интервью назвал «Без тормозов», а я – «Без пощады».
Вот что получилось у меня:
БЕЗ ПОЩАДЫ (pravdapskov.ru)
Псковскому режиссеру Вадиму Радуну исполняется 70 лет. 35 лет он проработал в Псковском театре драмы им. А.С.Пушкина. И несмотря на то, что Вадим Радун уже лет пять не является главным режиссером, многие по-прежнему уверены, что Радун и псковский театр – это одно и тоже.
Игра в поддавки
- Вадим Иосифович, как за эти 35 лет изменились псковские зрители и как изменился псковский театр?
- Это один из самых больных вопросов. Когда я сюда приехал, то был поражен элитарностью в массовом понимании… Были какие-то интересные лица, люди… Они могли подойти на улице и пристыдить, поблагодарить, выразить свою точку зрения.
А потом все начало ломаться, меняться, блюдечко опрокинулось. Те, кто могли ходить в театр – ходить не могут, потому что 100 рублей тоже деньги. Произошло отчуждение, что-то нарушилось… Возникло ожесточение. Появился другой зритель. Но, как ни странно, люди, торгующие на базаре или в ларьках, сохранили трепетное отношение к театру и интерес. Они ходят, продолжают общаться. Среди них есть образованные люди. Они сохранили традицию того Пскова, в который я когда-то приехал и влюбился. Но у большинства нынешней публики нет базового понимания театрального искусства. Они приходят и говорят: «Развлекайте нас». И это очень печально.
- А театр в этом разве не виноват?
- Безусловно. Театр опрощается, начинает искать понимание, признание… Театру нужно признание, без этого жить не возможно. И конечно мы угодничаем, это неизбежно. Возникают типичные поддавки, когда ты уступаешь свой кодекс и топчешь его во имя признания…
- Что надо псковскому театру, чтобы он стал лучше?
- Прежде всего, надо, чтобы этот театр востребовали. Есть такое понятие – «эффект губернатора». Это когда в царское проклятое время губернатор приходил на премьеру. С ним были его соратники, а наутро он спрашивал: «Ну как?» Человек, который не видел спектакля, был посрамлен. Его не наказывали, но он понимал, что «засветился» и на следующий день бежал в театр, дабы быть причастным к первому лицу. Это очень важно – когда первые лица говорят, что ходить в театр – хороший тон.
- Зачем людям ходить в театр? В царские времена было мало развлечений, а сейчас как объяснить тем же чиновникам, что театр – это хорошо?
- Само появление в театральной публике повышает рейтинг руководителя. Это такое неконтактное общение, сопричастность. Театр – это особая форма искусства. Там и артисты, и музыка, и хореография… Там все. И когда серьезный руководитель приходит в театр, то он дает понять, что ему не безразлично, чем почивают его народ. Это должно быть небезразлично во все времена. Это показатель духовного состояния общества.
Весь мир - борьба
- Вы не чувствуете своей вины в том, что наш театр сейчас – еле живой?
- Я не только не чувствую своей вины, я считаю, что я вообще безвинен. Видимо такой театр, какой есть сейчас, был нужен. Потому что боролись-то со мной.
- Кто боролся?
- Очень много людей.
- Кто был заинтересован в том, чтобы вас здесь не было?
- Мне кажется, много людей. Начиная от травли театра «Карусель» и призывов к моему физическому уничтожению. Напраслины, сплетни… Изнутри театра это тоже шло, я так думаю. Но я не могу никого обвинить, потому что никого за руку не поймал.
- Но вы можете допустить, что человеку искренне не нравилась «Карусель» и он не имеет отношение к травле?
- Могу. Если он видел спектакли.
- Мне очень не понравился ваш спектакль в Довмонтовом городе два года назад.
- Это уже не была «Карусель», это просто спектакль без крыши. У меня уже не было средств. Играли мы при солнечном свете. А театр «Карусель» - спектакли, которые шли ночью с нуля часов час сорок минут. Это было время, когда «одна заря спешит сменить другую…» Спектакли были с сочиненным светом. Когда мы в «Стене» показывали прозрения слепца-кузнеца и в дыму слоились сотни Богоматерей, в зале ахали. Это была такая эффектная вещь! Это было мощно. Когда Христос был бесконечен и шел по коньку стены, когда он выходил из храма… Это был театр, поднимающийся до мощного эпического состояния. Личность артиста в психологическом состоянии пребывала в космическом объеме. А сейчас...
- Но все равно на афишах ваше имя, грубо говоря, – бренд…
- Нет, это не бренд, потому что я бесправен. Мне говорили: «Это спектакль театра, это – не ваше дело». И продолжают говорить. Я уже год хочу закрыть театр «Карусель». В связи с невостребованностью, в связи с не финансированием. Театр требует финансирования, технического оснащения, определенного этического отношения – и с памятником, и с этнографией. Есть много вопросов, которые никого не интересуют или раздражают… Творческий пскович чувствует себя обиженным. Дескать, я такой талантливый, а сижу здесь в дыре, а мог бы сидеть и править. В нас есть ущербность, и это неправильно… Здесь грандиозно работать, но надо Работать! Сочинять!
Неуловимый
- Один псковский актер попросил не называть его псковичом, потому что он родился в другом городе. А вы – пскович?
- У меня нет выбора. Я здесь живу, и живу честно. Держу удары, унижение, нелюбовь. И уважение. Всякое тут есть. А кто я? Родился в Сталинграде. Крутила меня жизнь, ездил я туда и сюда… Но ровно половину жизни я живу в Пскове. Кто я? Не знаю. Если не пскович, то увольте меня отсюда… Я не дистанцируюсь от Пскова, и у меня нет апломба и высокомерия по отношению к Пскову. Здесь живут люди, по своему несчастные, по своему - счастливые, в большинстве своем – обманутые. И радуются пустяку, верят всякой чуши. Я могу им сочувствовать в силу того, что я более циничен, чем они и более просвещен, чем они. Но считать, что они – «нечто», а я – «что-то» я не могу.
- Разве в остальной России не то же самое?
- Нет, все-таки степень пораженности разная. В больших городах одиночество ощущается сильней, но есть какие-то индексы требовательности. Есть больше образованных и развитых, просвещенных людей… Здесь все концентрированней. Когда-то я пошутил на одном из режиссерских съездов, сказав, что ощущаю себя зэком и называю эту зону «Псковлаг». У меня было такое ощущение. Сейчас же я как неуловимый Ян – никому на хрен не нужен. Я не знаю – что лучше.
- На сайте театра сказано, что вы беспощадны к себе и окружающим. В чем проявляется эта беспощадность?
- Прежде всего, если у меня не сочинялась сцена, я доводил себя до «скорой помощи», до приступа… И пока «скорая помощь» ехала – у меня рождался Ключ.
- В чем выражалась эта «доводка»? В криках?
- Нет, это внутренняя аккумуляция. Поднимается давление, ноги уплывают, ты весь «распадаешься» … И вдруг в этот момент – прорыв в башке. И ты диктуешь, если есть кто-то рядом. А если нет – сам дрожащей рукой записываешь.
- Вы искусственно нагнетаете или это само собой получается?
- Искусственно. Надо дать задание мозгу, спровоцировать его.
- Что вы должны сделать с актером, если он вас не понимает?
- Добиться от него.
- Как?
- Много есть провокаций, но этого я не скажу…. Сегодня я этого уже не могу делать, потому что артист понял демократию как форму провокации на ничегонеделание, на безответственное существование. Артист считает, что если он знаком с текстом и с мизансценой, то этого уже достаточно. Это неправильно. Это только начало. Есть еще «воспринимаю», «оцениваю», «воздействую»… А есть еще «зона молчания», «внутренний монолог», «поток сознания»…
- Вы сами показываете – как надо делать?
- Показываю. Но только тогда, когда чувствую, что это актер моего уровня понимания и моего темперамента. Но это обычно вызывает раздражение, потому что я ярко показываю. Сейчас я стараюсь не обижать артистов и только говорю. Иначе они зажимаются и вообще ничего не делают.
- Когда вас не понимают артисты, зрители, журналисты - как вы на это реагируете?
- Совершенно спокойно. Значит, что это или я недоказательный, или люди смотрят не с того бока… Конечно, досадно. Лучше бы меня сразу поняли и возвеличили… Последние 10-15 лет концептуальный взгляд критика заострен на собственном творчестве. Он как художник формулирует свое, а мое идет рядом. И мы не совпадаем.
- Что вас вдохновляет?
- Чаще всего – влюбленность в замысел. Когда рождается какая-то идея. Когда есть «что», есть «где» и есть «с кем» – как в половом контакте. Когда влюблен во что-то.
- На вас влияет чужой успех?
- Если я вижу хороший спектакль или фильм, то становлюсь его популяризатором. Мы заняты одним и тем же делом. Я себе никогда не хлопал, но очень радовался, если у кого-то была удача. Очень любил Эфроса. Я к нему пришел сложно, отрицая его… Юношей мне казалось, что я был более продвинутый, чем Эфрос… Я его критиковал, высмеивал… А потом я посмотрел фильм Эфроса «Двое в степи». И вдруг понял – какое я дерьмо, какой я самонадеянный клоун. Так мне было стыдно. Я пришел к Эфросу за кулисы и сказал: «Анатолий Васильевич, я хочу с вами познакомиться и извиниться» - «А что такое?» Я ему рассказал. Он долго хохотал и так был счастлив и потом много раз слушал меня, добивался, чтобы я высказался.
- Вы из Сталинграда, в раннем детстве видели войну. Как вам новый фильм Никиты Михалкова?
- Я не смог его досмотреть. Мне кажется, что это физиологическая конъюнктура. Я с Никитой Михалковым познакомился близко в Самарканде на фильме Храбровицкого про космонавтов. Я должен был играть дублера Олега Стриженова. Потом мы встретились у Олега Осетинского в Москве… Никита сидел под торшером и проигрывал в уме «Свой среди чужих»… «Я кажусь идиотом?» - спросил он. «Нет, я понимаю, что вы плаваете в своих замыслах», - ответил я. – «Да, я сочиняю первый фильм» И он начал мне все рассказывать, показывать… Это была ночь откровений. Потом мы еще много раз встречались. Он был другой. Он был ребенок. Увлеченность в нем была не конъюнктурная, не кремлевская, а какая-то уличная, дворовая. Он был такой незащищенный. Мне в нем это нравилось. А потом Михалков въехал в карете в рынок и уже стал беспощаден и груб со своими коллегами и не выбирал средств… Я уже первый его фильм «Утомленные солнцем» не принял - с летящим Сталиным. Это мне показалось излишне загруженным и нечестным. Не ему об этом говорить. Его папа написал три государственных гимна… Брат его удержался, а Никиту прорвало. Этот фильм – большая неудача, без чувства меры.
- Но что-то вам нравится?
- Меня взволновала работа Алексея Учителя «Предчувствие космоса». Меня, как ни странно, взволновала одесская эпопея с Машковым («Ликвидация»). Мне очень понравился фильм «В августе 44-го». Американцы так не сыграют, как наши сыграли. Там была актерская виртуозность, и глыба внутреннего противостояния и предчувствие ненависти и рока. И все это так соединилось у них! Интересно. Там, где есть соединения актерства и смысл, и если хочется сопереживать и знать – что будет дальше, тогда меня это захватывает. А вот все эти наши детективы по телевизору…
- И все-таки вы их смотрите.
- Смотрю.
- Зачем?
- Я должен. Простой человек может отвернуться, а я должен иметь право хоть что-то знать. Иначе я буду такой чистенький, нетронутый… Того же Виктора Бабича (артиста, проработавшего в псковском театре 20 лет, а теперь снимающегося в сериалах – авт.) посмотрел и потом сказал ему много неприятного: «Витя, нельзя так опрощаться! Ты все равно должен представлять - о чем ты говоришь».
- Куда смотрел режиссер фильма?
- Режиссер никуда не смотрит. Там артист предлагает. Он должен был предложить необходимую форму и защитил бы себя. Артист должен уметь себя защищать. А так он повис в банальности. Это неловко.
- Он это понимает?
- По-моему, понимает. Когда я ему это сказал, то он не обиделся… Надо делать себе алиби. Как и режиссеру. Меня научили понятию алиби. Режиссер Петров мне когда-то говорил: «Ты по болоту ходил?» - «Нет, я боюсь болот». – «А ты не бойся. По кочкам пройди и вешки поставь, чтобы другой по ним шел за тобой. Это и есть задача режиссера: поставить для артистов вешки, чтобы он не утонул, чтобы его не засосала трясина. А дальше – дело артиста…»
- Актеры мельчают?
- Они люди… Если футболист, получающий 35 миллионов фунтов стерлингов и утрачивает свое достоинство, то что взять с человека, получающего 5 тысяч рублей? Что с ним внутри происходит? В голове, в душе...
- Есть мнение, что самый заштатный голливудский актер лучше самого лучшего нашего. Это так?
- Пусть заштатный или даже ведущий голливудский актер приедет и поработает в псковском театре. И мы посмотрим. Он здесь не выдержит, он сойдет с ума.
Фото: Александр Сидоренко, pravdapskov.ru
Алексей СЕМЕНОВ